Улагаевский десант на Кубани

Улагаевский десант на Кубани

Прошло уже почти столетие с начала Гражданской войны, стоившей нам не только смены власти, но и многомиллионных военных жертв, двухмиллионной эмиграции, голода 1921-22 годов, унесшего порядка 6 миллионов жизней. О тех событиях, даже на уровне своих станиц, написано немало, но вот об одном из завершающих эпизодов гражданской войны на Кубани – Улагаевском десанте, – имевшем прямое отношение к станицам Роговской, Тимашевской, Брюховецкой и ряду других, говорилось лишь в общих чертах. В общем упоминал о тех боях и Врангель в мемуарах «Последний главком», а эмигрантские газеты и журналы писали более подробно, но тоже скрывая «неудобные» детали.

Улагаевский десант был с 14 августа по 7 сентября 1920 года, когда белоказаки, пытавшиеся восстановить свою власть на Кубани, высадились в Приморско-Ахтарской, на Тамани и у Анапы, но были разгромлены красноармейскими частями. В газетах скупо писалось, что белые дошли тогда до Медведовской, а советские организации станицы Роговской вынуждены были эвакуироваться за Кубань. Тем больший исторический интерес представляют воспоминания эмигрантов, записанные к двухлетию тех боёв в информационных листках «Кубанец», печатном органе Кубанской казачьей дивизии в сербском г. Вранье, хранящихся ныне большой стопой в Госархиве Российской Федерации.

Неправда, что Антанта безоглядно помогала Белой армии в борьбе с большевиками, как утверждала о том советская история. После завершения мировой войны бывшие союзники пытались примирить воюющую Россию, т.к. терпели от нашей войны экономические убытки. Из-за сепаратистского большевистского Брестского «мира», нас от участия в послевоенном «разборе» отстранили, Великого князя Александра Михайловича, сунувшегося с Крыма отстаивать интересы России, Клемансо не принял и обозвал Россию «изменницей, потерявшей права участия на конференции победителей». Мало того, от России отрезали потом не только значительные западные территории, но и часть Азербайджана, Армении и, забыв геноцид 1915 года, подарили Турции Арарат. Поэтому эвакуацию армии из Крыма Врангель осуществил в полной тайне от «союзников», поставив их в Босфоре перед де-факто. Эмигрантская печать обо всём этом писала откровенно, ибо Англия и Северная Америка, первыми уяснив «победу моторов над паровозами», начали прибирать к рукам нефтяные районы. И Генуэзскую конференцию 1922 года они называли «борьбой за нефть»: в ответ на признание Советской России от нас потребовали концессий.

К августу 1920 года политическая обстановка на Кубани оставалась сложной. Кубанское казачье руководство, жаждавшее автономии, пытавшееся взять контроль над Кубанской армией, получило «оплеуху» от Деникина. Этот раскол привел Белую армию в марте 1920 года к «Новороссийской трагедии»: армейское командование, недовольное казаками, поспешило эвакуировать свои части на кораблях с англичанами и французами; с ними отплыло лишь два полка кубанцев, а 17 тысяч брошенных казаков попало здесь в плен. Основная часть казачьей армии – 4-й Донской корпус генерала Павлова и три конных корпуса Кубанской армии генерала Морозова, – отойдя через «красно-зеленые» районы Гойтхским перевалом, вынуждена была 18-20 апреля в основном сдаться красным в районе Сочи. Потому что галсирующие в 6 милях от сочинского берега несколько английских крейсеров отказались эвакуировать казачьи части, да и весна с её полевыми работами подгоняла казаков домой. Переговоры с руководством 34-й советской дивизии вёл там генерал Букретов, не попавший из-за этого как «изменник» в «Казачий словарь-справочник», изданный в 60-е годы эмигрантами в США. Кубанцев в том отступлении было до 40 тысяч, а вместе с донцами и беженцами – 60 тысяч человек. Лишь небольшая часть казаков смогла уйти в Грузию или переправиться в Крым. После фильтрации больщинство сдавшихся казаков было отпущено по домам. В горах скрывались не сдавшиеся белоказаки с генералом Фостиковым, а в приазовских плавнях, у станицы Гривенской, скрывался отряд полковника Скакуна, численностью от 400 до 1500 казаков. И дома, и в эмиграции белоказаки, не упоминая своих раскольничьих шагов на автономию, долго ещё «крыли позором» своё большое начальство, «усевшееся на пароходы и бросившее войско на произвол судьбы».




Историки упоминали, что лишь 20-25% казачьего населения признали тогда советскую власть. Поэтому, в отместку, в станицах при поддержке красноармейских отрядов шли по произвольной продразверстке реквизиции хлеба и скота. Отбирались также элементы казачьего обмундирования, сёдла и прочее, прочее, прочее. За сопротивление – порки, аресты и расстрелы. В жизнь претворялась советская политика расказачивания. Дон и Кубань решено было «обезлошадить», и, как явствует из текста Полного собрания сочинений Ленина (том 51, стр. 453), лошадей на Северном Кавказе было предписано забрать в Донбасс для подвоза угля к погрузочным пунктам. Не обходилось и без мести казакам за прежнюю службу. В Роговской, например, Степанида Илларионовна Прокопец вспоминает, как её деду Процай Василию Антоновичу, хоть он и «выступал за красных», дали несколько десятков плетей, ибо один из его сынов, Стефан, служил у белых. Красноармеец Грицан, руководивший экзекуцией, периодически щупал у Процая пульс, убеждаясь, что порку ещё можно продолжать. А Евдокия Дмитриевна Бережная рассказывала, как Волошину Ивану, отцу её мужа, воевавшему у белых, кто-то из красных конармейцев, походя, снес шашкой голову в балочке на Лабе, когда тот шел на базар в центр Роговской.

Председатель Кубано-Черноморского облревкома Ян Полуян в журнале «Голос трудового казачества» писал 1 октября 1920 года, что от белого террора и на красных фронтах погибло более 1600 роговчан. А сколько человек казнили здесь ревкомовцы весной 1918 года, сколько казаков перепороли нагайками в 1920 году и расстреляли, сколько казачьих жён пострадало, – долгие годы говорить было не принято. Не известно и поныне, сколько же людей было расстреляно здесь в качестве заложников с 1920 года, хотя уж эти сведения в архивах хранятся. В 29-м и Стефана Процая вместе с другими бедолагами увезли в Брюховецкую, в небытиё, его сын долгие годы предпочел писаться Степановичем, но на его могиле имя отца в 2007 году вернулось. К сожалению, не нашлось кубанского Шолохова, который бы правдиво описал трагедию кубанского казачества.

9-я советская армия с мая 1920 года готовилась к десанту в Крым, но летом Красная армия нацелилась на Варшаву, и Врангель, принявший 22 марта всю полноту Белой власти, решил «объявить сполох» казакам Кубани и Дона, высадив на рассвете 1 августа (эмигранты придерживались старого стиля) десант из Керчи и Феодосии. Он полагал, что на Тамани и у Новороссийска, по их разведке, стояли немногочисленные 22-я стрелковая и 1-я Кавказская кавалерийская дивизии 9-й Кубанской советской армии, полки и бригады которой перебрасывались поездами для борьбы с повстанцами под Ростов.

Врангель рассчитывал на повстанческие восстания в тылу красных и имел на то основание. Опубликованные в томе 51 ПСС Ленина телеграммы показывают тревогу советского руководства по поводу грозного роста повстанческого движения на Кубани, в Донобласти и Сибири. В то же время западные державы, обеспокоенные походом Красной армии на Польшу, направляли угрожающие ноты советскому МИДу, с которыми Ленину пришлось считаться: с 17 августа в Минске начались переговоры с польским руководством, закончившиеся в Риге подписанием 12 октября унизительного для России договора.

Казаки с Крыма шли в десант охотно: при общей численности войск десанта в 5 тысяч штыков и шашек, погрузилось на корабли и суда с тыловыми частями, семьями и прочими беженцами 16 тысяч человек с 4,5 тысячами лошадей. Недоумевать цифрам не стоит, ибо соотношение боевых частей советского Кавказского фронта к тыловым было тогда такое же и равнялось 31%. Эту нашу беду – громоздкость армейских тылов – западные эксперты отмечают и поныне. Так что, и к армии справедлива поговорка «Один с сошкой, а семеро с ложкой».

На Кубань казаки шли уверенно, поэтому, выгрузившись в районе Приморско-Ахтарской, сосредоточив там большие запасы оружия, снарядов и продовольствия, Улагай, отпустив плавсредства в Крым, объявил: «Корабли для нас сожжены». Планировался рывок к Екатеринодару.

От Приморско-Ахтарской десант выступил тремя колоннами, – тремя дивизиями. 1-я Кубанская конная дивизия генерала Бабиева насчитывала тысячу шашек, 35 пулеметов, 6 орудий; 2-я Кубанская (пешая) дивизия генерала Шифнер-Маркевича насчитывала 900 штыков, 100 шашек, 48 пулеметов, 8 орудий; Сводная дивизия генерала Казановича включала 1-й Кубанский линейный полк, Алексеевский пехотный полк, Константиновское и Алексеевское военные училища и насчитывала 2,5 тысячи штыков, 50 пулеметов, 12 орудий. Десант поддерживали несколько броневиков и 8 аэропланов.

Для руководства советского Кавказского фронта десант оказался неожиданным, но уже 17-18 августа (4-5 августа по ст. ст.) комфронта Гиттис подписал серию приказов о борьбе с десантом в Ахтарском районе. Эта группа, по сравнению с анапской и таманской, была наиболее опасной.

С небольшими красноармейскими отрядами в районе станиц Бриньковской и Ольгинской десант разделался быстро. 4 (17) августа стрелки и юнкера генерала Казановича, двигаясь ночью со стороны Ольгинской, северо-западнее железнодорожного полотна, вплотную подошли к Ново-Джерелиевской. Встречные жители им сказали, что в станице красных «видимо-невидимо», с 20-ю пушками, и они «хотят наступать». Северо-восточнее железной дороги шел сюда 1-й Кубанский линейный полк.

Этой же ночью конная группа Бабиева, глубоким обходом параллельно железной дороге, вышла неожиданно в тыл красным между Ново-Джерелиевской и Роговской. Один из железнодорожных составов и бронепоезд, расстреливаемые в упор, прорвались на Тимашевскую. Командиром второй казачьей бригады был здесь 29-летний полковник Головко Федор Евменович, уроженец станицы Роговской. Он писал: «Подходя к Роговской, мы видели в панике бегущие со стороны Ольгинской поезда. Взорвать путь не успели, но несколькими снарядами разбили товарные вагоны и «подогнали машинистов». Конница же красных запоздала и замешкалась у станции Ново-Джерелиевской. Мы очутились в тылу неприятельской конницы. Уже вечерело. Квартиръеры поскакали в станицу Роговскую и 2-я бригада уже начала втягиваться за ними в станицу…».




Стемнело, а красные стали отходить от Ново-Джерелиевской на Роговскую, и белые поставили у железной дороги пулеметы, разместив за ними казаков Уманского и Корниловского полков. По мнению белоказаков, на них приближалась с криками «Ура!» лавина в полторы дивизии красных. «Вся надежда на пулеметы, ибо атаковать в такую темень в конном строю – вещь сомнительная… И пулеметный огонь из 38 пулеметов делает свое дело», – писал Головко. В результате у красных возле железнодорожной насыпи перевернулось 12 орудий, масса повозок, брошенных пулеметов, битых лошадей. Наступающие дивизия и бригады были рассеяны, начальник дивизии «большевик Мейер был подстрелен и взят в плен лихим пластуном, Есаулом Х-м», который «со своей пехотой на повозках отстал от дивизии и ночью двигался по нашим следам». Головко заканчивает воспоминания разгрома красных в этом бою: «Потом мы узнали, что эти части долго искали друг друга по Брюховецким и Роговским степям и, кажется, даже к концу всей операции так и не смогли собраться».

Роговские пацаны, которым ныне под 60 лет, вспоминают, как они в детстве за железнодорожным мостом наткнулись на зарастающую цепь окопов, раскопали там винтовку без приклада, а по обилию гильз определили пулемётные позиции. Никто им тогда о кровопролитном бое не говорил. Об этом вспоминать было не принято.

Другой улагаевский десантник продолжил в «Кубанце» описание боев. 5 (18) августа генерал Преображенский с конной группой двинулся на восток, чтобы перехватить железнодорожную линию между Брюховецкой и Тимашевской, примерно посредине. Не доходя 2-х верст до линии, от конного разъезда, высланного на Брюховецкую, получили донесение, что на Роговскую от Брюховецкой движутся густые цепи красной пехоты. Проверив эти сведения, убедились, что идет полк, до трех тысяч штыков.

Удивительно читать тексты со старой орфографией. Завидно, что в дореволюционной русской грамматике воинские и почетные звания, гражданские должности и ряд других наименований писались с заглавной буквы. Почет, уважение, заслуги… А у нас с заглавными остались почти лишь одни «благородия» Генеральный секретарь и Президент; вопреки русской грамматике, многие «грамотеи» и поныне «Бог» и «Библия» пишут с прописной буквы.

Преображенский на ходу меняет боевую задачу, группа сворачивает и атакует красную пехоту у Брюховецкой. «Взяли две цепи и до 10 пулеметов, но понесли довольно значительные потери, особенно в конском составе». Позже выяснили, что против них дрался 3-й полк Приуральской бригады, сформированный из солдат армии Колчака. На помощь белым из Тимашевской прискакал генерал Бабиев, и все четыре полка – Уманский, Корниловский, Лабинский и линейцы – «атаковали стойкую красную пехоту», разбив её. Бабиев возглавил атаку на штаб 1-й советской кавдивизии, который ехал поездом из Тимашевской, и в Брюховецкой попытался рассредоточиться по станице. «Конечно, убежать не удалось». В руки белым попало около двух тысяч пленных, 4 орудия, масса пулеметов и других трофеев. 3-й полк красных почти целиком был «ликвидирован».

Врангель вспоминал потом, что 5 августа войска генерала Улагая вышли на линию Тимашевская – Брюховецкая, нанеся красным ряд жестоких поражений. Наголову разбив их Кавказскую кавдивизию, захватив много пленных во главе с начальником дивизии «товарищем» Мейером, со всем штабом и артиллерией, десант соединился с повстанцами полковника Скакуна. К десанту «присоединилось до 2-х тысяч казаков из освобожденных станиц». 5 августа 1-я Кубанская дивизия заняла Переяславскую, Сводная дивизия – Тимашевскую, 2-я Кубанская дивизия – Поповичскую, Старо-Джерелиевскую и Полтавскую, где натолкнулась на красноармейские части, перебрасываемые с Тамани.

Остановили красноармейцы продвижение белого десанта и в районе станиц Старо-Величковской и Дядьковской. Потом у нас некоторые писали, что казаки три раза захватывали переправу через Кубань, но красные отбивали её назад. Интересно, в каком это месте были те героические бои?

1-ой Кубанской советской дивизией (Кавказской кавалерийской) командовал тогда Мейер Михаил Георгиевич, бывший капитан российской армии, мобилизованный в Красную армию в октябре 1918-го. В этой дивизии числилось 790 кавалеристов, 17 пулеметов, 1710 лошадей. Белые, пленив Мейера, расстреляли его где-то под станицей Ново-Роговской. В эмигрантской литературе я не раз натыкался на это необычное название. По метрическим книгам так назывался хутор Роговской станицы, ставший позже станицей Днепровской, название которой у эмигрантов не прижилось.

Казанович и Бабиев требовали идти вперед, на Екатеринодар, но Улагай тревожился за левый фланг: под Бриньковской сосредотачивались красноармейские части, подводимые со стороны Каневской. И тревожился Улагай не зря: 8 (21)августа он поставил Бабиеву задачу разбить ударную группу красных в районе ст. Бриньковской, х. Привольного, но к этому времени красноармейцы сами перешли в наступление, и вышли в тыл противнику. 9 августа дивизия Бабиева отбросила красных за Бриньковскую, но они тут же двинулись на Ольгинскую, вынудив эвакуировать отсюда штаб десанта.

Третий десантник продолжил в «Кубанце» описание дальнейших боев. «Кубанская десантная группа», дойдя до станицы Тимашевской, захлебнулась. Стоявшее в Ахтарской командование потеряло управление и, спасая громоздкие учреждения тыла, постепенно уводило войска с фронта. 8 августа конница генерала Бабиева была брошена на Брюховецкую. В Тимашевской, для её обороны, оставался генерал Казанович со стрелками полковника Цыганка, Алексеевским училищем и двумя бронеавтомобилями. Стрелков было около 600, юнкеров – 150.

9 августа красные, в составе более одной бригады пехоты с невыясненным количеством конницы, обрушились на Тимашевскую со всех сторон, особенно с севера, со стороны Брюховецкой. Вся тяжесть удара пришлась на долю юнкеров, защищавших на левом фланге обороны станцию. Отсюда, вдоль железной дороги на Екатеринодар, стояли Кубанские стрелки. В Тимашевской было много сочувствующих красным, их разведка не дремала, и расположение белых секретом не было. Красные атаку повели энергично: сначала станция, а потом и станица подверглись сильному обстрелу не менее трех-четырех батарей, и на станционных постройках «был сущий ад».




Так продолжалось до двух часов дня. Несколько атак красной пехоты, двигавшейся на станцию густыми цепями, с пулеметами, было отбито пулеметами юнкеров». Далее автор описывает геройство молодежи, но «красный пулеметчик, коммунист в красной ермолке, проник в одну из станционных построек и стал косить во фланг». Командир батареи полковник Жуковский приказал оставить станционные постройки и отойти на пригорок к окраине станицы. Юнкера потеряли 40% своего состава, но Казанович бросил свой резерв во фланг красным, прорвал их цепи у железнодорожной будки, в двух верстах юго-восточнее станции, и белые стрелки лавиной пошли на Брюховецкую, в тыл красным. Около четырех часов пополудни Казанович прискакал к Тимашевской, началась контратака юнкеров, красные дрогнули и тоже откатились к Брюховецкой. Белые не погнались за красными из-за отсутствия конницы, но своё положение в Тимашевской спасли: весь отряд «спокойно», на рассвете 10 (23) августа, отошел за Кирпили, «уступая неоднократным приказам Командующего группой».

И хотя дивизия Бабиева 9 (22) августа опять нанесла красным у х.Ищенко под Бриньковской жестокий удар, захватила до тысячи пленных и много пулеметов, Улагай в ночь на 10 августа запросил у Врангеля плавсредства и отдал приказ 2-й Кубанской и Сводной дивизиям отходить на Гривенскую. И Бабиев, оставив прикрытие по берегам Бейсуга, отошел к Ольгинской. 10 и 11 августа Бриньковская и Ольгинская несколько раз переходили из рук в руки, но к вечеру белые стали отступать. Прикрывая отход из Ахтарского большого тылового обоза, 12 августа Бабиев отошел к х. Степному.

Писали, что к этому моменту тлевшие трения между Улагаем и его начальником штаба Драценко достигли апогея, и Улагай отстранил его от должности. На кого-то ведь надо было списывать свои неудачи. Аналогично поступали и в Красной армии: если командующим 9-й армией оставался Левандовский, Членом Военсовета армии – Ян Полуян, то начальником штаба до 12 августа (по н. ст.) был Кулев, с 12 по 23 августа – Маттис, затем – Чернышев. Вот вам и «коней на переправе не меняют».

К 13 (26) августа основная группа Улагая стала стягиваться в район станиц Ново-Николаевской и Старо-Джерелиевской. 14 (27) августа красные, «силами трех пехотных дивизий, при поддержке кавалерийской дивизии и множества артиллерии», перейдя по всему фронту в наступление, выбили белых из этих станиц. По разведданным Красной армии, во 2-м Кубанском корпусе, действовавшем в Ахтарском районе, насчитывалось к концу десантной операции 2500 штыков и 2900 сабель.

Врангель писал: в армии Улагая было 5 тысяч мобилизованных, но у них не было оружия, и к исходу 15 августа тот отдал приказ отходить на Ачуев. С 17 (30) августа пошла обратная посадка десанта. «Грузились спокойно», т.к. местность была удобной, прикрытой в непроходимых плавнях небольшими заслонами. Несмотря на значительные потери, численность армии значительно возросла. Дивизия Шифнер-Маркевича, например, выйдя из Феодосии в составе 1200 человек и 250 лошадей, потеряв убитыми и ранеными около 300 человек и 200 лошадей, увеличилась до 1500 человек и 600 лошадей. Врангель о страшном разгроме десанта в районе станицы Гривенской предпочел промолчать.

Своё отступление эмигранты особо не комментируют. В томе №51 ПСС Ленина есть упоминание, что народ тогда, желая избежать улагаевской мобилизации, топил в озерах свои повозки, прятался в камыши. Многие детали тех событий всё ещё хранит и народная память.

Семен Иванович Колегаев родом с Гривенской. Его отец-жестянщик в беседах высказывал симпатии красным, поэтому ему и другим «активистам» вскоре пришлось из станицы тайком убегать к Екатеринодару. Когда в Гривенской 5 августа появились белоказаки, местный казак Кондратенко привел к ним в дом свиту с офицером и сказал: «Оцэ тут большевистска зараза живэ». Отца алексеевцы не нашли, и офицер сказал матери, что их отправят на Украину, а хату сожгут. Какого-то «большевика» казаки повесили на ограде церкви, и он долго висел. Отец потом выбивал с Ковтюхом улагаевцев с Гривенской, но их семье пришлось в 1922-м перебираться жить в Роговскую.

Бутавец Владислав Филиппович рассказывает, что Елисеев Гавриил Васильевич был родом с Тамбовской губернии, на Кубань пришёл плотником и был для казаков «городовиком». Он погиб от улагаевцев в Брюховецкой, а его беременную жену, – бабушку Владислава Филипповича, – привязали к дереву и били с разгона на лошадях сапогом в живот. Бабушка потом ездила в Брюховецкую на опознание мужа, которого похоронили в Роговской.

Николай Павлович Ракитянский помнит, что его дядя Николай Петрович, мобилизованный со своей лошадью с Ольгинской, погиб при отходе улагаевцев у моста за станцией Роговской.

Фекла Григорьевна Полонская вспоминает рассказы родной тёти Феодоры Филипповны Демяник, которая «была под фурой»: улагаевцы мобилизовали с фурами многих роговчан, – женщин, стариков, негодных к фронту мужчин, – заставив их обеспечивать транспортные нужды десанта. Феодора Филипповна никак не могла решиться на побег от белых, беспокоясь, что говорить потом свёкру за брошенных лошадей. Муж Алексей, с которым она прожила всего полтора года, весной ушел с белыми, и теперь её уговаривали уходить с ними в Крым, обещая помочь найти там мужа. Но в районе Гривенской многим пришлось расстаться с лошадьми и повозками, убегая домой камышами и от улагаевцев, и от красных. Дома же свекор пожурил Феодору: «Надо было давно тикать, хай ти кони повыздыхають». Ведь её дома ждал сын Михаил.

Вернулась с плавней домой с одним лишь хомутом и Гулак Матрёна, муж которой ушёл с белыми. А вот роговская молодица Порожняя Елизавета Григорьевна боялась бросить фуру с лошадьми. Белые, нагрузив своим добром повозку, загнали её на паром: так Порожняя оказалась, в конце концов, в США, здесь остался её маленький сын, встретившийся с матерью за океаном лишь через много-много лет. А в Роговской с удивлением рассматривали потом фотографию импозантной дамы в белых перчатках, с собачкой, и слушали рассказы Ивана Кирилловича, как мать по два-три раза на день меняла свои платья; о своих американских детях она предпочла особо не распространяться и встречу с ними не организовывать.

На х. Рогачевском Калининского района живет Таисия Ивановна Степаненко. Её мать, Скорик Наталья Петровна, роговская. Когда белые отступали, отец Натальи Петровны был со скотом в Калмыкии, куда отогнали его в 1918-м красные. Заскочившие в Роговскую улагаевцы заставили Наталью Петровну править лошадьми на их пролётке, а сами сели за пулемет, отстреливаясь от гнавшихся красных. Ей ничего не оставалось, как подчиниться и со страхом оглядываться назад. Видела, как одному из белых саблей снесли голову, а тело продолжало ещё какое-то время «скакать».

Серафимович, собирая материал для «Железного потока», оставил в дневнике запись о бахвальстве конармейцев: кто сколько снес «кочанов». Особым шиком считалось снести шашкой голову «беляку» так, чтобы тело по инерции скакало как можно дольше. Возможно, так же бахвалились тогда и белоармейцы. Русские рубили русских…




Белые отступали через Ново-Джерелиевскую и там ещё одну девушку, Дусю, так же посадили править их лошадьми. Отступив к Гривенской, белые побежали в камыши к пароходам. А когда красные вступили в Гривенскую, один из начальников, хлопая плеткой по голенищу, ехидно спросил девушек: «Что? Кавалеров провожаете?». И местный дедок, поняв, что девушек могут казнить, посоветовал им: «Дивчата, спасайте свои души. Тикайте камышами». Дед с бабушкой пасли индюков и спрятали девушек на ночь. А днем с попутной телегой, спрятавшись под сеном, они выбрались со станицы. Видели, как в Гривенскую народ возвращался с лопатами: видать, закапывали убитых.

По метрическим книгам станицы Роговской Заяц Иван записан убитым в бою 28 августа в станице Гривенской, там же и похороненным, а умерший 29 сентября от ран Дзюба Кузьма похоронен на своём станичном кладбище. По свидетельству краеведа из х.Поды Александра Григорьевича Шеремет, и в Ново-Джерелиевских книгах есть записи о гибели при отходе улагаевцев на Ачуевской косе 31 августа.

В эмигрантской прессе станицы Роговская и Ново-Джерелиевская упоминались нередко, но чаще других кубанцев я натыкался на упоминания казаков станицы Гривенской. Видать, их более всех тогда и ушло. По документам РККА, Улагай вывез в Крым около 5 тысяч присоединившихся к десанту казаков-повстанцев и до 3 тысяч пленных красноармейцев. И в материалах ОГПУ о Прокопце Евдокиме Васильевиче, 1870г.р., бывшем помощнике роговского атамана, реэмигранте, арестованном в 1930 году и сгинувшем на «Соловках», записано, что он «при отступлении врангелевского десанта был взят со своими лошадьми» и в Крыму был «записан в интендантство» каптенармусом. Видать, улагаевцы «случайно прихваченных» мужчин не отпустили в Гривенской, а увели с собой в числе тех пяти тысяч мобилизованных и присоединившихся. Как и тысячи отобранных в станицах лошадей. А может, казаки, привлечённые Улагаем на гужевые работы, и сами решили уходить с десантом, видя, что творится при наступлении красноармейских частей.

Разгром улагаевцев кратко рассмотрен Какуриным и Вацетисом в одном из первых военных исследований о гражданской войне. Увлекшись мобилизацией местного населения, Улагай на несколько дней приостановил своё наступление, дав возможность 9-й армии Левандовского собрать новые силы. С 16 августа (по н.ст.) у Бриньковской 25-я бригада красных, подошедшая от Кущевской, билась за «Бейсугское гирло», прикрывавшее Улагая с северо-востока. Переломным в операции командование Красной армии считает 22 августа, когда с отходом из Тимашевской белым пришлось отказаться от кратчайшего пути на Екатеринодар. А 23 августа, из-за неудач под Бриньковской, Улагай перенёс штаб на Ачуев, и население, не веря в успех десанта, стало избегать мобилизации. Красные, выйдя к Кирпильскому лиману, рассекли фронт белых на две части, а 28 августа, скрытно двинув на трех пароходах и четырех баржах десант Ковтюха по Протоке в тыл противнику, налетели на Ново-Нижне-Стеблиевскую (Гривенскую), где размещался штаб одного из отрядов Улагая.

Более подробно разгром десанта в Гривенской описан Дмитрием Фурмановым, комиссаром 1,5 –тысячного отряда Ковтюха, в повести «Красный десант», которая становится уже библиографической редкостью. Ковтюх был комендантом Екатеринодарского укрепрайона, и для успеха он послал вдоль берега от Славянской конные разъезды, переодетые в белоказаков. За ночь, «без шума», выдавая себя за комендантскую команду Казановича, они зарубили 8 казачьих пикетов, и появление красных в Гривенской явилось для Улагая полной неожиданностью.

Фурманов писал, что алексеевцев «рубили без пощады», «сколько побито здесь было народу, сколько сгибло его на дне Протоки – останется навсегда неизвестным», захватили около тысячи пленных, человек 40 офицеров, бронеавтомобиль, пулеметы и прочие трофеи. Как сигнал для ночной атаки решили «поджечь пяток халуп, а для большего эффекта, лишь займется пожар, кидать бомбы». В начале боя, утром, с церковной площади взлетел аэроплан и предупредил казаков о надвигающейся катастрофе. Их фронт проходил по линии станиц: Чернолоза, Старо-Джерелиевская, Ново-Николаевская, Пискуново, Башты, Степной и Чурово.

Улагаевцы, не зная сил красных, появившихся в их тылу, рванули через Гривенскую к Ачуеву: Сводный Кубанский кавполк, Полтавский пехотный и Запорожский полки, «неизвестная часть генерала Науменко и части кавалерийского корпуса генерала Бабиева, среди которых был и волчий дивизион Шкуро». Отряд Ковтюха, почти восьмикратно уступающий им в силе, закрепившись в южной части станицы, существенно затруднил им отступление, нанося огромные потери. Что для станичников представлял тот артиллерийско-пулемётный бой, длившийся двое суток, – расспрашивать надо самих гривенцев. Ценой больших потерь улагаевцы прорвались через Гривенскую, а далее болотистые плавни позволили им удерживать ачуевский плацдарм и проводить эвакуацию до 7 сентября.




Не знаю, откуда Фурманов почерпнул сведения о «дивизионе Шкуро» в этом десанте, но столь насоливший красным А.Г.Шкуро ещё в 1919-м был генерал-лейтенантом, командиром корпуса. Видать, Фурманов написал это для красного словца, чтобы усилить позор поражения улагаевцев.

«Красный десант» Ковтюха задачу выполнил, далее улагаевцев погнала 26-я бригада красных, подошедшая от Ново-Николаевской. «Весело, с песнями грузились красноармейцы на баржи, чтобы плыть обратно», 29 августа вернулись в Славянскую, а оттуда, через Черноерковскую, – новые атаки на удирающих улагаевцев. Хлеб здесь был привозным, у отступивших пошла «сильная голодуха» и ропот населения – казаков и иногородних. Фурманов писал: «На Кавказе вообще и здесь в частности между иногородними и казаками наблюдается глухая рознь, которая в 1918 году вылилась в форму открытой и кровавой схватки», «…иногороднее население… близко к нашему коммунистическому движению, хотя оно и имеет некоторые черты избалованности, свойственные воспитанию в богатом, просторном, сытом крае». Улагай, надеясь на восстание, завёз с собой готовые штабы полков, бригад и дивизий, обмундирование и вооружение. «Но казачество держалось пассивно и выжидательно, к Врангелю убежали или присоединились по станицам только отдельные лица или небольшие группы».

Так бесславно завершился этот план Врангеля, причинивший кубанцам только лишние жертвы и страдания. Командующий десантом генерал-лейтенант Улагай Сергей Григорьевич за неудачную операцию был отчислен Врангелем в сентябре 1920-го в отставку. В эмиграции жил в Югославии, потом во Франции, похоронен на Сен-Женевьев-де-Буа. А комкор Ковтюх Епифан Иович, красный герой гражданской войны, сын крестьянина из ст.Полтавской, в 38-м расстрелян как «враг народа».

В журнале «Кубанец», издаваемом уже в Нью-Йорке, в 2000 году один автор утверждал, что Улагаевский десант имел целью поход за золотом Кубанской Рады. Мол, отступая, казаки спрятали кубанскую казну где-то за Кубанью, и были там золотые чаши, кресты и кадильницы. Кто его знает: наши газеты писали недавно о кладе под Армавиром, за которым тайно приезжала внучка эмигранта.

Казаки в феврале 1918 года спрятали ящики с историческими регалиями Кубанского войска у брюховецкого атамана, а тот поручил старым казакам закопать их в разных местах на х. Гарбузова Балка. «Кавказский казак» (№145, 1939г., Белград) писал, что тогда наиболее твердой «выявила себя станица Брюховецкая, куда и было решено отправить Регалии, поручив спасение их самим казакам». В августе 1918 года ящики вернулись в Екатеринодар, а старикам-спасателям пожаловали офицерские чины.

8,991 просмотров всего, 1 просмотров сегодня